Завещание Александра Серегевича
Автор - Пряжников Александр
Звуки падали чистым и непрерывным дождём, складываясь в слова, строки, строфы…Так случалось всегда, ибо иная форма жизни была немыслима. Верилось, что это чистое звучание не прервётся даже после того рокового дня, который неизбежно назначен каждому смертному, вот только каким он будет этот день…
10 февраля – день траура для тех из нас, кто считает русский язык одной из главных и непреходящих ценностей. Сто шестьдесят девять лет назад в холодном и сумрачном Петербурге в адских муках умирал человек, сумевший поднять наш язык и нашу литературу на недосягаемую высоту. Всё, что было сказано и написано потом, так или иначе измерялось его строкою, ибо она – эталон, единственный и неоспоримый. Эту простую и понятную каждому школьнику мысль сегодня любят декларировать и штатные глашатаи, и ораторы-любители, озабоченные поисками национальной идеи. Сам собой возникает вопрос: а все ли верят в это? И вслед за ним другой, ещё более важный вопрос: все ли остаются верны заветам великого поэта? Думаю, что нет. Не верят, не верны, да и верны никогда не были. Иначе история нашей литературы развивалась бы по совершенно иному сценарию.
Несколько слов об истоках
В искусстве вообще, и в поэзии в частности, разговор о предшественниках, ставших ориентирами, изначально носит спекулятивный характер: слишком широкий простор для всевозможного рода домыслов и попыток подогнать факты под сформировавшуюся теорию. Однако в случае с Пушкиным сомнений не вызывают, по крайней мере, две персоны, оказавшие на него влияние в ранней юности. Это Вольтер и Байрон. Два столпа мировой литературы сформировали несколько поколений нашей отечественной интеллектуальной элиты, и увлекающийся, пылкий лицеист не мог стать исключением.
Попробуйте прочесть, желательно в подлиннике, стихи Байрона, датированные десятыми годами девятнадцатого века. В них Вы найдёте и выраженную чувственность, и философскую глубину, и непринуждённое, порой игривое обращение к читателю, то есть всё то, что выделяло и делало уникальной и неповторимой раннюю пушкинскую лирику. Своеобразная перекличка с Байроном проявляется и в многочисленных стихотворных путевых заметках, поскольку оба поэта много и часто путешествовали, и не всегда по своей воле. Звучные географические названия просто и органично вплетались в тонкую ткань поэзии, раскрывая читателю неведомый мир отдалённых уголков Европы и Азии. В конце концов, именно Пушкин послал Байрону прощальный поклон, отправив мужественного Сильвио умирать за свободу греков…
Заочные взаимоотношения с Вольтером ещё более выпуклы и рельефны. Они были неизбежны хотя бы по той причине, что Пушкин в лицее носил кличку «Француз» за безупречное владение галльским языком. «Вольтерианская зараза» полностью охватила высшее общество Российской империи в первой четверти девятнадцатого века, чтобы выплеснуться на кровавый снег Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Дух бунтарства, вольнодумства и свободомыслия, доставшийся от духовного лидера европейских просветителей, порождал не просто политически неблагонадёжные творения, вроде оды «Вольность», за которую автор едва не понёс жестокого наказания от разгневанного Александра I. Из-под пера молодого Пушкина выходили и откровенно богоборческие произведения, в частности скандально известная поэма «Гавриилиада». К чести поэта надо сказать, что в дальнейшем, избавившись от иллюзий смутной юности, он испытывал чувство стыда за столь кощунственную трактовку Священного Писания. Тот, кого и по сей день коробит от «Гавриилиады», может взять в руки и перелистать «Орлеанскую девственницу» Вольтера. Вполне очевидно, что первое произведение было написано под впечатлением от второго.
Интеллигенция
Именно этим словом с подачи Боборыкина стало именоваться горластое сонмище невежественных бездельников, вышедших на общественно-политическую арену в шестидесятые годы девятнадцатого века. Вполне естественно, что Пушкин стал для последних излюбленной мишенью, на которой они оттачивали своё остроумие. Перечитывая болезненные откровения Писарева, становится страшно при мысли о том, что каких-нибудь двадцать лет назад весь этот бред входил в обязательную школьную программу по литературе. Отчего случилось так, что взбудораженная русская мысль направлялась людьми, мягко говоря, не сумевшими оценить места Пушкина в национальной культуре? Видимо, происходившие тогда процессы были по сути своей прямо противоположны тому, что оставил нам гениальный поэт. Великий русский писатель Дмитрий Сергеевич Мережковский в 1896 году дал точный анализ этому явлению.
«Это непонимание, - писал он, - объясняется и общими причинами: первородным грехом русской критики – её культурной неотзывчивостью, и частными – тем упадком художественного вкуса, эстетического и философского образования, который, начиная с 60-х годов, продолжается и доныне и вызван проповедью утилитарного и тенденциозного искусства, проповедью таких критиков, как Добролюбов, Чернышевский, Писарев. Одичание вкуса и мысли, продолжающееся полвека, не могло пройти даром для русской литературы. След мутной волны черни, нахлынувшей с такой силой, чувствуется и поныне. Авторитет Писарева поколеблен, но не пал. Его отношение к Пушкину кажется теперь варварским; но и для тех, которые говорят явно против Писарева, наивный ребяческий задор демагогического критика всё ещё сохраняет некоторое обаяние. Грубо утилитарная точка зрения Писарева, в которой чувствуется смелость и раздражение дикаря перед созданиями непонятной ему культуры, теперь анахронизм; эта точка зрения заменилась более умеренной – либерально-народнической, с которой Пушкина, пожалуй, можно оправдать в недостатке политической выдержки и прямоты».
Обвинять… Оправдывать… Не правда ли, какие странные глаголы употреблялись по отношению к нашему национальному поэту. К сожалению, судилище над Пушкиным устраивали за полтора минувших столетия неоднократно. Над ним глумились пролеткультовцы, обличая в консерватизме и отсутствии революционности. Ему досталось и от советской интеллигенции более позднего периода. Я прекрасно помню, как в школе на одном из уроков литературы бодрая учительница, абсолютно уверенная в собственной правоте, обвиняла Пушкина в том, что он оказался недостоин принять участие в мятеже 1825 года. Дескать, заговорщики не приняли его в свои ряды, потому что молодой поэт был «слишком болтлив» и не мог обеспечить надлежащей конспирации.
Давняя глупость недоучившейся интеллигентки может сегодня лишь рассмешить. Однако нынешним наследникам Писарева – политически озабоченным недоучкам – поэт кажется слишком великодержавным и недостаточно политкорректным. Ну, что же, Пушкину ни когда не пришло бы в голову причислять себя к интеллигенции. «Я, слава Богу, мещанин», - писал великий поэт о самом себе.
Кривая, да нелёгкая русской литературы
Злополучная пуля Дантеса оборвала не только уникальную жизнь, которая рождается один раз в тысячелетие. Она изменила историю русской литературы и далеко не в лучшую сторону. Продрогнув до кости в заплатанной шинели Гоголя, отечественная словесность приобрела свои самые неприятные черты. Я имею в виду мелочность, склочность, пессимизм, склонность к резонёрству и старческому брюзжанию. Если к этому добавить гнуснейшее пристрастие поучать всех и вся, то получается вполне законченная картина нашего перерождения. Начальной и конечной станцией на этом пути являются две широко известные фразы. Некрасовское назидание - «Поэтом можешь ты не быть…» и рекламный слоган Евтушенко в духе социалистического реализма - «Поэт в России больше, чем поэт». Между тем и другим разместились долгие десятилетия неприкрытого насилия над сущностью литературы, которая в первую очередь есть чистый и естественный звук. Однако официальная критика насаждала совершенно иные критерии, определяя качество произведения его идейным содержанием и степенью полезности в деле решения мелких политических вопросов.
«Трудно поверить, что язык, который ещё обладает весеннею свежестью и целомудренной ясностью у Пушкина, так переродился, чтобы служить для изображения мрачных кошмаров Достоевского», – писал всё тот же Мережковский. Чтобы сказал писатель, доживи он до восьмидесятых годов двадцатого века, когда разгорелась великая свара между столичными недотёпами из толстых журналов. Эта словесная война, извинительная лишь на одесском Привозе, окончательно отвратила русского читателя от «толстых» журналов и приучила к дурновкусию и неразборчивости. Потом, когда всё стихло, многочисленные подписчики именитых изданий с удовольствием перешли на бульварную прессу. Такой конец был вполне логичным и естественным.
Прошло уже достаточно много времени, однако, общий подход к тому, что пишут сейчас на русском языке, остался прежним.
Это страшное слово «профессионализм»
Сегодня, когда всерьёз ведутся разговоры о том, что литературные «профессионалы» и «профи» существенно отличаются друг от друга, надо иметь достаточное самообладание, чтобы заявлять о своём профессионализме. Вдруг тебя причислят к категории «нечистых» и объявят вредным явлением. Всем, кто склонен к подобному вербальному самоудовлетворению, следует помнить, что Александр Сергеевич Пушкин был и «профессионалом» и «профи» в одном лице. Во-первых, потому, что писал выдающиеся произведения, а во-вторых, потому, что издавался приличными по тем временам тиражами и получал за свою работу очень хорошие гонорары. Согласитесь, трудно представить себе Пушкина в нищете и убожестве составляющего «многомудрые» послания для будущих поколений. Также невозможно представить себе поэта, пишущего слащавую чушь в ожидании подачки от сильных мира сего. Пушкин вёл прижизненный и очень успешный диалог с читателем и получал за это деньги. Вот формула нормального существования, к которой должен стремиться каждый уважающий себя литератор.
К сожалению, лишённые государственной кормушки литературные бомжи пытаются навязать иную точку зрения. Со всех сторон можно услышать, что жить на гонорары нельзя, что талант должен быть либо голодным и нищим, либо овладевать какой-нибудь приносящей стабильный доход профессией. В пример почему-то приводится Бенедикт Спиноза, зарабатывавший на жизнь шлифованием линз. Вот только всегда забывают добавлять, что это занятие свело великого философа в могилу, ибо постоянное вдыхание стекольной пыли привело к чахотке лёгких.
Пушкин делом доказывал несостоятельность подобных суждений, хотя и был потомком старинной боярской фамилии, а значит имел собственных рабов.
Хочется вспомнить слова Чарского из «Египетских ночей»: «Наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа, и если наши меценаты (чёрт их побери!) этого не знают, то тем хуже для них».
Вполне возможно, что эти барские привычки также сослужили дурную службу нашей словесности. В отличие от русских западные писатели вынуждены были творить в совершенно иных условиях. Отмороженные пальцы юного Бальзака, сведённый голодом желудок молодого Золя, поротая спина Диккенса повели европейскую литературу по иному пути. Судьба заставила сих великих сыновей своих народов пройти испытание монетой, звон которой, как известно, быстро и навсегда выбивает из головы всяческие вредные галлюцинации. Именно монета приучила западных мастеров слова не только к титаническому и систематическому труду, но и к необходимости находить диалог с читателем и при этом писать достойные произведения. И Бальзак, и Золя, и многие другие, разумеется, не отгораживались от процессов, происходящих в обществе, но, пардон, не требовали за это спецпайков.
В связи со всем вышеизложенным Пушкин - самый русский из всех поэтов - был куда более европейским, чем многие наши прозападнонастроенные литераторы.
Завещание
Александр Сергеевич прожил досадно короткую жизнь, оставив нам в наследство беспредельное пространство, наполненное чистыми, ясными звуками. Ведь звук определённой чистоты символизирует целостность предмета и законченность его формы. Чтобы это понять нужно открыть любой том его произведений на любой странице, ибо завещание Пушкина сегодня доступно каждому. И во все времена, когда нашу жизнь будут перекраивать на свой лад грязные невежды, убеждённые бездельники и безбожные лжецы, на их пути всегда будет стоять Пушкин.
Назад
