Воин, пред коим многие пали
стены, хоть меч был вражьих тупей…
Иосиф Бродский
Бесчисленные критики
Несколько лет тому назад на литературном форуме в Москве мне удалось поговорить с ныне покойным замечательным писателем Борисом Васильевым. Я задал ему вопрос: «Имеют ли право писать о Великой Отечественной войне те, кто родился много лет спустя после весны сорок пятого года?» И старый мастер, не колеблясь ни секунды, ответил мне, что именно наше поколение в состоянии объективно и, главное, спокойно проанализировать те страшные события, обобщить полученный тогда бесценный во всех отношениях опыт и создать масштабное произведение, достойное нашей Победы. Говоря о себе и о своих фронтовых товарищах, писатель честно заметил, что они «из своих окопов не видели ничего». Это мужественное признание развенчивало укоренившееся в интеллигентской среде мнение о том, что тема войны в литературе исчерпана так называемой «прозой лейтенантов».
Действительно, старую истину: врёт, как очевидец - сформулировали неглупые люди. Непосредственный участник событий оценивает пережитое, как личную боль. В свой рассказ он привносит максимум эмоциональной окраски. Если же он наделён литературным даром, ни о какой объективности повествования не может идти и речи.
Через некоторое время после форума я смотрел по телевизору передачу. Борис Васильев говорил о войне, обрушиваясь с критикой на одного из главных творцов Победы – маршала Жукова. Писатель был, по своему обыкновению, ярок и артистичен, говорил убеждённо, а то, что он противоречил самому себе, знал, наверное, один лишь я. Да, наша интеллигенция никогда не отличалась последовательностью суждений.
Этот случай я вспомнил с одной лишь целью: попытаться объяснить, что не всякие высказывания, даже очень уважаемых людей, достойны быть занесёнными в учебники по истории. Особенно, если это касается такой уникальной, такой яркой личности, как Георгий Константинович Жуков.
Его роль в истории пытались приуменьшить все. Политические руководители, смертельно боявшиеся его влияния. Соратники, ревновавшие к добытой в сражениях славе. Кстати, в числе последних оказался и прославленный маршал Конев. В 1957 году он опубликовал в «Правде» статью, в которой обвинял Жукова в недостаточной подготовке к войне, в просчётах и преувеличении собственных заслуг. Со стороны Конева это было актом чёрной неблагодарности, ибо не кто иной, как Жуков осенью 1941 года спас Конева и от правительственной комиссии, в составе которой были Молотов и Ворошилов, и от гнева Сталина, и от неминуемого впоследствии расстрела.
Но, пожалуй, больше всех постарались именно мастера художественного слова. Нелестные отзывы о Жукове оставили после себя такие мэтры советской поэзии и прозы, как Твардовский и Симонов. Что же тогда говорить о многочисленных графоманах перестроечных лет?
Смерть маршала в 1974 году также была встречена поголовным молчанием и равнодушием. Почти поголовным. По странной иронии судьбы самое пронзительное стихотворение, посвящённое памяти великого русского полководца, вышло из-под пера человека, никогда не скрывавшего своего негативного отношения к советской власти. Это был осуждённый за тунеядство известный поэт-диссидент, будущий Нобелевский лауреат Иосиф Бродский. Вступив в перекличку с Державиным, создавшим в своё время стихи на смерть Суворова, Бродский тем самым уровнял между собой двух блестящих военачальников.
Vivere militarae est
Эти слова, принадлежащие легендарному Сенеке, вполне могли бы стать родовым девизом Георгия Константиновича Жукова, кабы он был дворянином по происхождению. Однако будущий триумфатор Карлс-хорста как ни старался, не мог узнать своей родословной. Дело в том, что его отца трехмесячным младенцем сдали в приют с запиской: «Сына моего зовите Константином». Бездетная вдова Аннушка Жукова взяла мальчика из приюта к себе, когда тому исполнилось два года. В царской России с её жёсткими сословными ограничениями, худшие стартовые условия трудно было себе вообразить. Добрая женщина, усыновляя подкидыша, даже и не подозревала, что через каких-нибудь сто лет её простая русская фамилия станет синонимом военного успеха. Кроме фамилии она, увы, дать ребёнку ничего не смогла и умерла, когда тому исполнилось восемь лет. Нетрудно себе вообразить, сколько сил пришлось потратить безродному Константину Жукову, чтобы выжить. Но он выжил, обучился ремеслу и уже после пятидесяти лет, во втором браке произвёл на свет сына, которого нарекли Георгием. Позднему ребёнку бедный сапожник и передал генетическую способность к борьбе.
Георгий с детства проявлял целый букет способностей: радовал учителей своей незаурядной памятью и сметливостью, самостоятельно обучился играть на трёхрядной гармошке, был смел и силён. Трёхлетнюю учёбу в церковноприходской школе он окончил с отличием и даже получил похвальный лист, но ни о каком серьёзном продолжении образования не могло идти и речи. Мальчика отдали в обучение к мастеру-скорняку. Страдания и унижения, являвшиеся следствием такого состояния, были прекрасно описаны Чеховым в хрестоматийном рассказе «Ванька».
Потом была война и годы солдатчины. В своих мемуарах Жуков писал, что трудности, связанные с первыми днями службы в армии он и его товарищи перенесли достаточно легко, поскольку прежде жизнь их не баловала.
С этой огромной прорехой в фундаментальном образовании Жуков боролся всю жизнь, причём боролся с тем отчаянием и упорством, которое было ему свойственно на всех полях сражений. Он очень много читал с детства, выкраивал время для чтения, когда обучался в Москве скорняжному ремеслу.
О том, с какой страстью Жуков учился в Высшей кавалерийской школе в Ленинграде, оставил свидетельство маршал Рокоссовский: «Жуков, как никто отдавался изучению военной науки. Заглянем в его комнату – всё ползает по карте, разложенной на полу». А вот свидетельство крупного американского публициста Солсбери – автора книги «Великие битвы маршала Жукова». Солсбери писал: «Он знал назубок всю классическую военную литературу от Цезаря до Клаузевица». Однако, кроме наследия военной науки прошлого, он ещё в двадцатые годы тщательно изучил футурологические по тем временам концепции западных теоретиков, таких как Митчелл, Фуллер, Дуэ. Всё вместе взятое и позволило ему подготовиться не к прошлой войне, как это обычно принято у высшего комсостава, а к войне будущей. Степень такой подготовки проявилась уже в первых сражениях.
Немного о его победах
Вторая мировая война для Советского Союза началась не первого сентября 1939 года, а на несколько месяцев раньше. Выстрелы на реке Халхин-Гол фактически означали для нас конец мирного времени. Да и было ли оно вообще, это мирное время, если вспомнить то беспрецедентное международное и зачастую вооружённое давление, которое испытывала на себе советская страна в первые два десятилетия своего существования.
Второго июня сорокатрёхлетний командир дивизии Георгий Константинович Жуков вылетел на самолёте из Москвы в Монголию. Дела к тому времени у Красной Армии складывались неважно, а потому требовались срочные и решительные действия.
Третьего июля началось тяжёлое сражение у горы Баин-Цаган, и здесь Жуков пошёл на отчаянный риск: он послал в бой танковую бригаду, которая была измотана длительным маршем. По-суворовски стремительная атака с ходу решила исход сражения и предопределила успех всей кампании.
Гром победы на Халхин-Голе потонул в грохоте Великой Отечественной, и подвиг солдат и командиров оказался незаслуженно забыт. Но как же всё-таки несправедлива наша память! Ощутимые потери японцев обеспечили неприкосновенность наших рубежей на Востоке, и Советский Союз был избавлен от, казалось, неминуемой войны на два фронта.
Если бы послужной список Жукова завершился операциями сорок первого, то и в этом случае полководец вошёл бы в анналы истории.
Достаточно вспомнить лишь три эпизода.
Во-первых, ликвидацию Ельницкого выступа. Это была самая первая победа Красной Армии после целого ряда катастрофических поражений. Известие о ней передавали из уст в уста: вдруг оказалось, что немцев можно бить, притом бить крепко. Та уверенность в собственных силах, что распространялась и на фронте, и в тылу, имела поистине стратегическое значение.
Стратегическое значение имело и спасение Ленинграда, оборону которого даже Сталин уже считал безнадёжным делом. Однако Жуков вновь оказался на высоте и предотвратил соединение немецких и финских армий. Если бы такое объединение произошло осенью сорок первого, то судьба Москвы была бы предрешена.
И, наконец, третья, возможно, самая главная победа – разгром гитлеровцев под Москвой. Контрнаступление оказалось успешным, хотя немецкие войска имели численное превосходство. Анализ бесстрастных фактических данных является наилучшим аргументом в заочном споре с теми, кто до сих пор обвиняет прославленного маршала в том, что он воевал, опираясь лишь на неограниченные человеческие ресурсы Советского Союза.
Все упомянутые военные успехи сказались на ходе и характере войны. Любая из трёх операций заслуживала Звезды Героя, но в сорок первом году редко награждались не только солдаты, но и военачальники. Награды придут потом, когда отступление немцев по всему фронту станет фатальным, а наша победа предопределённой.
Триумф воли или безволие триумфаторов
Что ни говори, но середина двадцатого столетия – это время великих лидеров. Удивительно, но на мировой политической арене практически одновременно выступали Сталин, Рузвельт, Черчилль, Муссолини, Франко, Гитлер, Мао Цзе Дун, де Голль, Маннергейм, Чан Кайши, Хирохито, Эйзенхауэр. В один ряд с ними можно поставить и Жукова. Любого из них можно обвинять в чём угодно, но лишь не в недостатке воли.
Когда задаёшься вопросом, почему во главе Красной Армии стал именно Жуков, ведь некоторые из его соратников были более одарены от природы и, возможно, более образованы, именно фактор воли выходит на первое место. Чтобы взять на себя ответственность за военные успехи, просчёты и поражения при таком правителе, как Сталин, нужно было стать с ним вровень. Кроме Жукова это не удавалось никому. Именно Жуков не боялся открыто возражать Вождю, и не только возражать, но и отвечать грубостью на грубость, резкостью – на резкость, под истошные вопли Мехлиса. И Сталин, грозный Сталин, одним лишь взглядом доводивший своих подчинённых до сердечного приступа, терпел, потому что как все горцы уважал силу и мужество. Уже потом, после Красного Знамени над Рейхстагом, после московского парада Победы вдруг само собой стало ясно: в стране, символом которой много столетий подряд служил двуглавый орёл, не может быть двух равновеликих вождей, и Жуков отправился командовать сначала Одесским, а затем Уральским военным округом.
Об этом эпизоде из жизни маршала журнальные графоманы восьмидесятых-девяностых годов писали как о величайшем произволе «злодея-Сталина». Выступать адвокатом Вождя по поводу упомянутого события – занятие непопулярное и неблагодарное. Это как раз тот самый случай, когда политические интересы возобладали над чувством элементарной благодарности, хотя настоящий политик на чувства права не имеет. Сталин, отодвигая Жукова в тень, по крайней мере, не затронул его офицерской чести. Серьёзная политическая рокировка была закамуфлирована под обычную кадровую перестановку. Однако всё это меркнет в сравнении с тем, что пришлось пережить маршалу при Хрущёве.
Хрущёв – этот законченный плебей из ближнего сталинского круга был обязан Жукову дважды. В первый раз, когда тот самолично скрутил руки Лаврентию Берии, во второй раз, когда Жуков, словно тяжёлый танк прошёлся по так называемой антипартийной группе Молотова, Маленкова и Кагановича.
И, пожалуй, именно здесь кроется главная трагедия великого полководца. Очевидно, Жуков на какой-то момент забыл завет своего кумира – Суворова: во что бы то ни стало сторониться политики и, в особенности, дворцовых интриг. Его политический дебют 1957 года оказался настолько неудачным, что маршалу очень скоро пришлось о нём горько пожалеть. Не отличавшийся великодушием Хрущёв свёл с Жуковым счёты, показав всему миру свою истинную сущность труса и подлеца. Ему было мало того, что маршал лишился всех должностей, так он хотел ёще опорочить его имя. Была организована травля, отголоски которой не стихли и по сей день. К сожалению, в России, как и во всём мире, разнузданная чернь, зачастую, имеет право решающего голоса.
А что бы могло быть, если бы Жуков тогда, в пятьдесят седьмом объединился с Молотовым, Маленковым и Кагановичем. От Хрущёва не осталось бы и мокрого места, и страна была бы избавлена от бездарных реформ и необдуманных экспериментов. Но, самое главное, тот, купленный ценой огромной крови фундамент, что оставил Сталин своим преемникам, не был бы разрушен. И кто знает, где бы сегодня был Китай, а где Советский Союз? Но здоровый политический прагматизм не смог победить той левацкой истерики, что охватила общество во время пресловутой «оттепели». Однако это тема для серьёзного и детального анализа.
Назад
